Цыганка Чанита

- Простите… Вас, кажется, звали Саша… то есть, Александр.

Мужчина средних лет сидел в электричке напротив меня. Его лицо с неестественно красными пятнами казалось знакомым, но не настолько, чтобы вспомнить, где и когда его видел.

- Почему же звали? И сейчас зовут Сашей. Или, как вы точно подметили, Александром. А некоторые - даже Александром Ефимовичем.
- Да, годы… Я Женька, неужели не помнишь? Ну, плац в Межапарке, пивбар в Пумпури… Как теперь наша Рига? Бываешь там?

Я вспомнил. Нет, мы не были друзьями, просто сверстниками, которые крутились в одних и тех же компашках и часто пересекались. Но что-то круто изменилось во внешности Женьки. Я смотрел на него и никак не мог сообразить, что…

- Да, Александр Ефимович, следов от ожогов на моем лице больше нет, зато есть последствия пересадки кожи. Пластику делал. Уже давно.
- Женька, прекращай, какой я для тебя… Ефимович.
- Узнал-таки. Подъезжаем. Может, посидим, отметим встречу. Есть тут неподалеку одно местечко. Как у тебя со временем?

У москвичей со временем всегда одинаково. Его катастрофически не хватает. Но, когда встречаю знакомцев из своей латвийской юности, превращаюсь в спокойного и неторопливого рижанина.

Пьем за старых общих знакомых, некоторых уже нет на этом свете. И я неожиданно вспоминаю Чаниту. Лет двадцать не вспоминал, и нате вам, вспомнил.

…………………………………………………………………

Рига. Мне семнадцать. Лето, жара. Встречаемся с приятелем в двенадцать, у вокзальных часов. Я, как всегда, вовремя. Норик, как обычно, опаздывает. Замечаю привлекательную девушку в легком, белом с розовыми цветочками, платье. Да что значит, замечаю: ее невозможно не заметить. Высокая, стройная, загорелая. Вот бы познакомиться, но как? Я не из тех, кто легко может подойти к девушке на улице. Хотя знаю, что нравлюсь. У меня серые глаза, русые волосы, волевой подбородок… А вот и Норик: явился, не запылился.

- Ну, куда едем? В Булдури или в Пумпури? – вечно сонные глаза Норика уставились вопросительно.

На самом деле, Норику все равно, куда ехать, лишь бы пивка попить на халяву. Деньги у него не водятся, зато времени свободного - вагон. За неимением лучшей компании иногда приходится приятельствовать и с Нориком.

- Давай у девушки спросим, куда лучше поехать?
Вот и повод познакомиться со смуглянкой.
- Девушка, а девушка, вот у нас спор зашел, куда ехать пиво пить. В Булдури или Пумпури?
- А меня с собой возьмете?
Я едва скрываю эмоции, пытаюсь говорить бесстрастно.
- А вот и возьмем! Хотя… предпочитаем в пивбаре мужскую компанию. Норик подтвердит. Да, Норик? Зато после пивбара…

Норик кивает. Ему-то пофиг, в какой компании, главное, чтоб на халяву. Девушки его интересуют еще меньше, чем городские воробьи.

- Саша, – протягиваю руку девушке. - А это – Норик, абсолютный чемпион мира по потреблению пива на душу населения. Абсолютный, потому что пьет абсолютно без закуски.
- На кой на закуску рубли переводить?

Норик экономит мои рубли, чтобы я потратил их на пиво для него же, Норика.

- Как тебя зовут?

- Чанита, - смуглянка протягивает руку, и я замечаю на ее запястье пять наколотых точек, точь-в-точь как «пятерка» на костяшке домино.
Чанита молниеносно ловит мой взгляд.
- Это означает «Одна в четырех стенах».
- Ты сидела, Чанита?
- Год. Родители назвали Чанитой, но ты зови меня - Регина. Так друзья зовут.
- А по паспорту – Чанита?
- У меня нет паспорта.

Нет, у Чаниты не загар. Загар не бывает таким равномерным на ногах, руках, лице, шее… У девушки едва уловимый акцент. Как же я сразу не догадался, что она – цыганка? Да, рост. Цыганки, которых встречал прежде, невысокие… Стало страшновато. Я вспомнил, как однажды, около вокзала, согласился, чтобы цыганка погадала по руке. Знал, что это мошенничество, но то ли чувство противоречия, то ли любопытство, а возможно, то и другое, заставило остановиться около цыганок. Сначала молодая гадалка попросила двадцать копеек, затем, прервав рассказ о моей жизни на самом интересном месте, вынула из моего кошелька рублевую бумажку, завернула в нее монетку и передала рубль и меня более опытной. Опытная немного погадала, а потом попросила другую купюру, чтобы завернуть в нее рубль. Гадалки, несомненно, обладали даром гипноза, либо даром убеждения, и я беспрекословно и «добровольно» расстался со своим единственным червонцем. Женщина еще с минуту-другую погадала, но, увидев, что кошелек пуст, быстро потеряла ко мне интерес. Испытав однажды цыганские чары, я стал обходить гадалок стороной.

Я вдруг почувствовал в Чаните что-то сверхъестественное, к тому же она безумно привлекала непосредственностью и красотой... Хотя лицо было не столь красивым, сколь притягательным. Решил держать в узде симпатии к Чаните-Регине, а то запросто заколдует. Интересно, кого она ждет под часами?

- Подружка уже не придет. Пойдем на электричку, - Чанита будто читала мои мысли.
Решили ехать в Пумпури.

Пивбар расположился в живописном парке, около пруда. Часок постояли в очереди, что для солнечной и воскресной Юрмалы тех лет сущий пустяк. Наконец дорвались до деревянных скамеек у столь же деревянного стола... По прошествии десятилетий уже не помню, сколько выпили, о чем говорили...

Помню лишь, что мужики, составлявшие подавляющее большинство посетителей, слетались к Чаните, как мухи на котлеты. То один, то другой, то по двое, пытались приземлить свои пятые точки на наши скамьи. Чанита, улыбаясь всем, легко и непосредственно, справлялась с пивом, воблой, и поклонниками. Я, со скрытым восхищением, наблюдал, как ловко своими тоненькими руками Чанита чистила рыбу и открывала орешки. Казалось, эти руки с радостью осилят любую работу.

А вот и он, Обожженный, как меж собой мы называли Женьку. Про выжженные полосы на лице он как-то обмолвился, что все произошло, когда был малышом, ничего не помнит, и тема эта больше не поднималась... Так вот она, причина воскрешения Чаниты из недр моей памяти…

Обожженный, на правах знакомого, охотно присоединился к нашему столику, и Чанита весело щебетала с ним. Каюсь, ввиду обезображенного ожогами лица, я не считал «Обожженного» соперником. Как он ее обхаживал, как же пытался понравиться! Я видел, что Чанита безумно нравится всем мужикам, за исключением потихоньку спивающегося Норика. Чувствовал, как все они завидуют мне и мечтают оказаться на моем месте. «Шиш вам и фиг вам, на моем месте нахожусь я, так что девочка плотно и надежно занята"… То были часы моего торжества над окружающими взрослыми мужиками-недотепами. "Учитесь у мальчишки!» - думал я, в душе празднуя непонятную и немного пугающую победу.

- Поедем вечером на плац? - предложил я.
- Можно, - подмигнула Чанита. Помыться бы.
- Можно у меня, я на Краске живу.

По моим расчетам, родителей быть дома не должно. Не хотелось, чтобы они увидели Чаниту, но желание оторвать ее от приклеившегося Обожженного и остального пивбара возобладало. У них же не хватит наглости напроситься ко мне в гости. Норик – не в счет, этот сам отклеится, когда пиво кончится…

Я сижу в своей комнате и слышу, как Чанита моется. Думаю, если б зашел в ванную, не выгнала бы. Смелая и остроумная, запросто могла попросить потереть спинку. Но не более того. Гордая, чтобы в первый же день отдаться парню, как бы он не нравился.

Чанита босая, в цветастом платье, выходит из ванной. Я робко обнимаю ее, целую. Чанита не сопротивляется, не отталкивает. Мы почти одного роста, я со своими метр восемьдесят, выше лишь на несколько сантиметров.

- Сашенька… Милый!
- Регина!

Слышу, как открывается входная дверь. Это родители.

«Хорошо, что лето. Родители не разберутся, что у Чаниты не загар, а пигмент. Роман интеллигентного и культурного сына с криминальной цыганкой станет для них трагедией. Породниться с табором – этого еще не хватало!»

Хватаю Чаниту за руку, быстро проскакиваем мимо опешивших родителей на лестничную клетку, перекинувшись лишь дежурными приветствиями.

- Саша, на плацу я встречу хороших друзей. Не боишься меня потерять?
- Ты там часто бываешь? Я тебя ни разу не видел.
- Давно не была. А раньше бывала. Я живу недалеко, на Чекуре.

От Межапарка до Чиекуркалнса, или, сокращенно, Чекура – несколько остановок на одиннадцатом трамвае. «Это хорошо, не придется провожать после танцев на другой конец города».

Обожженный уже на плацу. Приехал и сюда. Но ему ловить нечего – Чанита вовсю тусуется со своей компанией. Я тоже встречаю массу приятелей и подружек. Протанцевал часа три, а никого из тех, с кем танцевал, не помню. Зато помню, как Чанита танцевала с высоким длинноволосым красавцем киношной внешности, лет двадцати пяти. У него белая короткая куртка с капюшоном и штатовским флагом на спине.

Чанита украдкой поглядывает на меня, я умело изображаю полное безразличие. Но случилось как-то так, что уходим мы с плаца вместе. Пришли на остановку, впихнулись в трамвай. Рядом с нами - Обожженный. Видимо, все это время не упускал Чаниту из виду. Пока ехали, хотел ей сказать что-то важное, но ничего не сказал. К тому же Обожженный слишком близко, а уши у него при пожаре не пострадали.

- Моя остановка, - Чанита двинулась к дверям.
И тут, как назло, проснулось мое дурацкое чувство противоречия и какая-то идиотская гордость. Я наклонил голову к уху Обожженного.

- Женька, будь другом, проводи Регину до дому. У меня не получается: срочные дела.

Не знаю, какие у меня могли быть в двенадцать ночи срочные дела, но провожать Чаниту я не пошел, лишь кивнул головой на прощание. А Обожженный выскочил на остановке из трамвая, как ошпаренный.

«Завтра же найду Обожженного и узнаю ее адрес», - уговаривал я себя.

К Обожженному в Юрмалу, где он обитал летом, я приехал недели через две.
- А, привет, - Обожженный встретил меня без эмоций.
- Слушай, Женька, ты не можешь дать адрес Регины?
- Адрес Регины?
- Ну да. Ты же ее до дому провожал.
- А, ты об этом. Я район совсем не знаю. Плутали в темноте. Да и пьяный был…

Это была наша последняя встреча с Обожженным. Я каждую неделю ездил на плац, но Чаниты там не было. Подходил к ее знакомым, но и они не знали ни адреса ее, ни телефона. В домах, где жили цыгане, телефоны бывали не всегда. Лето закончилось, вскоре я забыл и плац, и Чаниту…

…………………………………………………………………………


- Женька, рад был повидать, но пора. Давай, на посошок, и – по коням…

Жму руку и ухожу.

- Саша, постой.
Оборачиваюсь. Женька подходит, теребит шапку, мнется.
- Я тебе соврал.
- Что соврал?
- Помнишь Регину?
- Помню. Только ее Чанитой звали, по-настоящему.
- Какая разница… Соврал, что не знаю адреса. Я знал. Не хотел тебе говорить. Понимаешь, ширма закрылась, так ее любил. Встречался с ней потом несколько раз. А она все про тебя спрашивала.
- Если бы хотела меня увидеть, приехала бы на плац.
- Не приехала бы. Я ей сказал, что ты не хочешь с ней встречаться из-за того, что она цыганка. Она гордая была.
- И ты об этом помнишь, спустя столько лет!
- Наверное, каждый человек помнит все плохое, что сделал в жизни. Помнит, кого обманул, кого кинул, кому долг не вернул. Не говоря уж о более серьезных проступках или преступлениях… Например, я - все свои грехи помню.

- Жень, этот грех можешь списать в утиль. Ты все правильно сделал. Я же не пошел провожать Чаниту. Да, потом хотел ее встретить, но потому, что не хотел потерять. Мы ведь сильнее всего держимся за то, что боимся потерять. А что было бы дальше? Готов ли я был войти в ее цыганскую семью, в табор, заняться цыганскими делами, пойти на разрыв с родными и друзьями, с жизнью, к которой привык? Какой был еще выбор? Бороться с криминальным окружением Чаниты, вырвать ее из табора? Разве я, семнадцатилетний юнец, был готов на подвиги? Ты, наверное, читал Мериме, помнишь, чем закончилось у Хосе и Кармен, с которой я невольно сравнивал Чаниту? Женя, может, ты меня спас. Кто знает… Ну, встретился б я снова с Чанитой, не устоял перед ее чарами, что было бы дальше?

- Да, Саша. Не смог бы устоять. И тебя бы уже, возможно, не было на этом свете. Я теперь, задним умом, и сам рад, что Регина меня тогда оттолкнула. Жил бы сегодня, родились бы мои дети? Да ладно, чего уж мусолить, все равно ответов нам никто не даст... Рад был тебя видеть, Сашка. Прощай, земляк…

- Прощай, Женя.

Мы пожали друг другу руки и разошлись, не обменявшись визитками и номерами телефонов. В настоящем нас ничего не связывало, а разговоры о Чаните-Регине вызывали лишь боль и сожаление об утраченной юности.

- Прощай, Женя.

Мы пожали друг другу руки и разошлись, не обменявшись визитками и номерами телефонов. Нас ведь ничего больше не связывало, а разговоры о Чаните-Регине вызывали лишь боль и сожаление об утраченной юности.

Но в одном Женька прав. Мы ведь и правда, помним все свои, даже самые мелкие, прегрешения, хотя и пытаемся гнать прочь воспоминания о них. И почему, почему те грехи, за которые мы были наказаны, не жмут сердце? Почему с годами превращаемся в мазохистов, когда ждем для себя даже не прощения, а наказания? Потому, что многих из тех, кто может нас простить, уже нет на этом свете, а наказываем мы себя сами - тем, что все помним?

Может, я не прав, обобщая? Может, другие люди себе все простили и ничего не помнят?
Я не знаю ответа. Но я немного счастлив, что сердце Женьки один из его «грехов» уже не гложет.